|
Актерские истории от Н.Лырчикова:
Я учился на режиссерском факультете ВГИКа (в мастерской прекрасного режиссера, профессора Ефима Львовича Дзигана).
В конце первого курса мы сдавали экзамены по мастерству. Каждый из нас сделал игровой этюд, и вот мы показали эти этюды комиссии факультета. Помнится, тема у них была, одна: Новый год. Был там новый год в больнице, Новый год в купе скорого поезда, Новый год на арктической станции и т. д. У Володи Грамматиков а, этюд был исторический, о петровских временах. Петр Алексеевич, как известно, внедрил в нашу жизнь много всего западного, в том числе и обычай наряжать елку в новогодние дни. Вот об этом и была история.
Мы с Сашей Панкратовым (теперь он Панкратов – Черный) играли двух бояр. Начиналось с того, что я стучал в дверь аудитории и кричал:
- Панкратий, отопри, беда!
Панкратий и его боярыня мне отпирали, и я, тяжело дыша и озираясь, говорил:
- Беда! Опричники Петровы по дворам ходят. У кого из бояр елки дома не наряжены, тем бороды отрубают!.. И т. д.
Тут надо сказать, что мы с Панкратовым были заняты почти во всех этюдах. Отыграв один, быстренько переодевались, В коридоре и бежали играть другой. В Владином этюде костюмы громоздкие: На мне тулуп до пола, шапка, а на «Панкратии» (в доме которого все и происходит) – длинная белая ночная рубаха. У нас обоих – бороды. Это были паклевые мочалки, которые мы привязали к голове (в финале нам эти бороды отрубили).
И так, отыграв медицинский этюд, я скинул белый докторский халат, натянул тулуп, нахлобучил лохматую шапищу, привязал к лицу бороду и принялся барабанить кулаком в дверь аудитории:
- Панкратий, отопри, беда!
Дверь открывается. На пороге боярыня со свечой в руках. Боярыню играла единственная на нашем курсе женщина француженка Ирэн Тэнез. (о, это отдельная тема: русские бабы в исполнении француженки Ирэн). С неповторимым и непередаваемым акцентом Ирэн говорит мне:
- Почему так поздно, Пгховушка? Что стгяслось? (меня звали Пров).
- Буди Панкратия, кума! – ору я. – Беда, опричники по дворам ходят…
- Панкгхатий, Панкгхатий к тебе Пгхов! – начиная метаться по площадке, кричит Ирэн.
И тут из-за ширмы выходит Панкратий – со свечкой, в белой рубахе до пола из такой же, как у меня, бородой из пакли. Я начинаю ему говорить про опричников, про самодура Петра, про ожидающий нас позор. Говорю, говорю и вдруг осекаюсь. И не могу произнести ни слова. Меня разбирает жуткий смех, который я не в силах сдержать. А дело все в том, что в пылу переодевания Саша не нашел свою ночную рубаху. Исчезла куда-то. Метался он. Метался, а Грамматиков торопит:
- Пора начинать, дуй на сцену!
Саша схватил первое, что попалось под руку (лишь бы белого цвета), натянул на себя и побежал за кулису. Оказалось, что одежка, которую он прихватил, был медицинский халатик: гораздо выше колен и, как на грех, без пуговиц. Вот и представьте себе ,что я увидел, когда из-за кулис вышел ко мне «Панкратий»: человек в носках и плавках. (как на зло, веселенькой такой расцветки, полосатые) в расстегнутом халатике с рукавами чуть ниже локтей, с привязанной к лицу длиной бородой (на затылке торчали завязки от бороды) и со свечой в руках. И вот это чудище заморское на полном серьезе, «по системе Станиславского», смотрит на меня и говорит:
- Что, что Пров, рассказывай. Опричники, говоришь, по дворам ходят?
Этот «сурьез» добил меня окончательно. Я отвернулся к стене, чтобы меня не видела публика и попытался отвечать. Выходили странные рыдания. Тут раскололась и Ирэн. Ей, бедняжке, было совсем худо: на фоне легкомысленного Панкратия она видела еще и Прова в тулупе. Но вместо того, чтобы просто уйти за кулису, она перед тем еще сказала:
- Ой, у меня ведь кофе на кухне закипает!
Кофе на кухне! Это боярыня-то! Я совсем замолк, думая только об одном: удержать хохот внутри. А Панкратов, прикрывая полой халата плавки, бегал по сцене и говорил текст за себя, за меня и за Ирэн. Недолго бегал: вскоре раскололся и он.
Я уж не помню как оценил работу Грамматикова, но помню, что на нас он обиделся. Честное слово, Володя мы ведь не нарочно. Прости нас.
|
Вход
Регистрация
FAQ
Поиск
