Он проснулся немного раньше обычного, прислушался, - лязгнула дверь лифта этажом ниже, - снова зажмурился, вытянулся под одеялом во весь рост и ткнулся носом в подушку.
"Хорошо! И эти обои в рыбках, и подушка с котиками, и крыши домов в окне, и аккуратные мисочки на кухне - до чего хорошо! Обожаю поспать на чистеньком, хрустящем, вкусно пахнущем белье. И когда оно еще лежит стопочкой, только после глажки, так и тянет запрыгнуть сверху, потоптаться, угнездиться...
Вон там, на коврике, уютно свернувшись калачиком спит тот, другой. Мерзнет, видать, бедолага. Закрутился весь, замотался в одеяло, а морда то все равно голая: ни усов, ни шерсти. Эх, пропадет без меня. И ведь ничему толком научиться не может. Сколько раз показывал, как обходить территорию, вылизываться, где точить когти, а он все равно - повозит тряпкой по углам и бежит радостно к столу, скребет там, скребет по клавишам, пока не устанет.
И ведь не старикан, вроде, а не играет совсем. Никогда не выскочит внезапно из-за угла, не подпрыгнет на месте всеми четырьмя лапами...
А лапы у него большие, мягкие, и так приятно, когда он чешет за ухом, треплет, гладит, зарываясь пальцами в шерсть. И чувствуешь, как все тельце вдруг обмякло, хвост повис безвольно, а в животе и в горле все громче что-то урчит: у-урр-мм-м-у-урр-м...
Можно еще поваляться, понежиться немного, или, растопырив когти, сбить в комок простынь, вцепиться в матрас, но пора, пора завтракать, еда превыше всего", - и, соскочив с кровати, побежал, уже мяукая громко, призывно, настойчиво.
|